Происходящие события на Юго-Востоке Украины указывают на очень важный феномен. Это не только индикатор фронта геополитической борьбы между Западом и клубом многополярного мироустройства; разрыв с украинской государственностью, выступающей в последнее время как сателлит и клиент Вашингтона и Брюсселя; рост политического самосознания граждан (в смысле горожан, которые отстаивают свои права и свободы с оружием в руках, а не подданных слабого веберовского государства, которое не может защитить их от произвола политических оппонентов и продолжать выполнять свои социальные обязательства); но и появление нового национализма, уникального по своим характеристикам и целям.

Многие привыкли к двум основным характеристикам национализма, основанных на культуре, включая язык (немецкая версия) и политике (французский вариант). Тем не менее, национализм по своей сути имеет более широкий ассортимент атрибутов, куда входят этничность, групповая солидарность, саморепрезентация и идентификация. Именно в таком смысле мы будем рассматривать происходящие на Юго-востоке распадающегося государства Украина процессы, обозначив их как донбасский национализм.

С политическим характером процесса все достаточно очевидно, так как в Луганске, Донецке, Славянске и ряде других городов мы видим явное проявление политической субъектности. Данная субъектность вступила в активную фазу формирования в период конфликта, так же как в свое время в Абхазии и Южной Осетии на фоне резкого неприятия крайне шовинистической политики грузинского президента Гамсахурдии вспыхнули очаги сопротивления и провозглашения независимости от Грузии.

Похожие устремления к обретению политической субъектности мы можем наблюдать и в других регионах мира, которые связаны с этническим фактором и имеют разные пути решения. В Великобритании это ирландский и шотландский национализмы, в Испании — баскский и каталонский. Сторонники соборности и создания единой украинской нации часто умышленно забывали об этом, хотя при апелляции к национальной идее приводили в пример именно европейские националистические движения. Очевидно, что Украина была обречена на разные виды этнонационализмов, хотя бы если исходить из политической географии — по отношению в другим странам Европы, эта бывшая советская республика слишком велика, чтобы быть однородной гомогенизированной массой в смысле национальной культуры, истории и социально-политических практик. Явно, что помимо искусственного и, в большей мере, теоретического национализма бандеровского разлива, на Украине есть и другие формы идентичности — от русинского на самом Западе, до слобожанского и русского имперского на Востоке.

По типологии мы можем определить донбасский национализм как смешанный тип — он ситуативен, т.е. имеет конструктивистскую специфику, к чему подтолкнули действия киевской хунты. Но вместе с тем он примордиален, т.е. имеет глубокие исторические корни и то, что принято называть подразумеваемым знанием. Неполноценность либерально-галицийской политики официального Киева на протяжении последних 10 лет способствовала тому, что зародыш донбасского национализма смог прорости и окрепнуть, причем в разных вариациях, но укорененных в одну целостную платформу. Если бы в свое время была проведена федерализации, возможно, Украине удалось бы избежать нынешней ситуации, и в рамках включающего государственного национализма с разными уровнями, языками и культурами, мы бы видели нечто подобное, что происходит в федеральных землях Германии или швейцарских кантонах (мы рассматриваем такие варианты, учитывая частые заявления о европейском векторе и выборе Украины со стороны разных политических сил за последние 10-15 лет). Но этого не произошло.

Поскольку примордиалистские аспекты наиболее часто кладутся в обоснование тех или иных националистических (и освободительных) движений, необходимо подробно рассмотреть все исторические фазы, которые с ним связаны и представляют единый пласт преемственности, включая собственную мифологию и историческую память. Первая фаза связана с протогосударственностью региона — когда он не имел ярко выраженной современной государственной специфики, связанной с понятием суверенитета. Тем не менее, мы можем обнаружить такие интересные факторы, как аланское (сарматское, скифское) присутствие в низовьях Дона и выше на Левобережье Днепра и северном Приазовье. Подобному тому, как Крым в данном контексте попадает в зону эллинского мира, Донбасс становится частью аланско-сарматского культурного круга. Вторая фаза, относящаяся ко времени эпохи Великого переселения народов, свидетельствует о многочисленных народов, проходивших и обитавших на рассматриваемой территории. Помимо славян здесь были и тюркоязычные народы — печенеги, торки, половцы, берендеи, часто известные под собирательным именем черные клобуки. Сама территория входила в состав Хазарского каганата, а позже стала частью Золотой Орды. Третья фаза — когда регион был зоной, соприкасающейся с перифериями различных держав, своего рода terra nullius, Диким полем, без явной государственности, но где интересы конфликтующих и соперничающих государств (Российская Империя, Королевство Польское, Крымское ханство и Османская Империя) могли сталкиваться в военном конфликте. Достаточно вспомнить письмо Ивана Грозного крымскому хану, где он говорит, что казаки, проживавшие на этой территории и беспокоившие татар, не имеют к Московскому царства никакого отношения, т.к. являются вольными людьми. Но подобные лимесы не могут долго существовать автономно, так как крупные игроки вынуждены установить контроль над сухопутными, речными и морскими коммуникациями, а также создать буферную зону, предохраняющую метрополию от всяческих неожиданностей.

Так была создана Новороссия, когда в ходе войны с Османской Империей осваивалось Причерноморье и более удаленные области. Крайне важно акцентировать, что регион Донбасса имел кросс-культурные факторы, хоть и связанные с общей православной христианской идентичностью — в нынешней Луганской и Донецкой областях в середине XVIII века появилась военно-земледельческая единица под названием Славяно-Сербия — так как в ходе турецкого продвижения на Балканах туда переселялись сербы, черногорцы и валахи (также еще одна подобная единица появилась в Кировоградской области — Новая Сербия). Кстати, на территории Славянска еще ранее появился отряд черногорских воинов, которые размещались в крепости Тор (острожец на этом месте был заложен еще в 1637 г.). Здесь мы видим довольно интересную коннотацию. Известный норвежский ученый, путешественник и исследователь Тур Хейердал, пытаясь найти истоки скандинавской мифологии, пришел к выводы, что верховное божество языческого пантеона Один был историческим персонажем, главой племени, которое пришло на север Европы именно с низовьев Дона. В свиту Одина, как мы знаем, входил и громовержец Тор, напрямую связанный с войной и боевыми практиками. Тор пожертвовал своей рукой, чтобы боги смогли обмануть волка Фенрира, который был воплощением зла в скандинавской мифологии.

Следующая фаза — это территориально-политическая единица Российской Империи, известная как Земля (Область) войска Донского. Казачий фактор здесь смешан с религиозным — большинство из казаков не приняли реформы патриарха Никона и придерживались старой веры. За ней следует период Октябрьской революции и попытки создания Всевеликого Войска Донского и Донецко-Криворожской Республики. Однако территория Донбасса была включена в состав Украины. И далее идет эпоха сталинской модернизации, где в региона опять потянулись новые потоки людей, создающие промышленность региона. Очевидно, что трудовой характер, героические подвиги шахтеров и металлургов, противопоставление фигуры труженика торговцам и политикам (криптобуржуазия), тоже имеет значение в процессе осмысления глубин донбасской идентичности. Данная фаза органично переходит в позднесоветский период, когда уже из уст самих жителей региона можно было слышать фразу «Мы с Донбасса», а не привязку к украинской территории в целом.

Кстати, шахтерский фактор, тоже имеет определенное значение в формировании мировоззрения жителей Донбасса. Опасная профессия, часто приводящая к единичным или групповым случаям гибели, сформировало соответствующее восприятие и отношение к смерти, которое отсутствует у жителей Полесья или Львова. Львовские националисты предпочтут смерти побег в «просвещенную Европу» или на новую родину — в Канаду или североамериканский Чикаго, как делали многие их предшественники, позже включаясь в общую стратегию ЦРУ по борьбе с Советским Союзом. Нынешнее сопротивление Донбасса свидетельствует о высоком пассионарном духе жителей этого региона.
Когда в 1991 году по призыву Кравчука интеллигенция (в том числе и зарубежная диаспора) включилась в процесс формирования новой украинской государственности, национальное строительство оказалось исключающим, а соответствующее мифотворчество, повествующее о великих предках украинопитеках или орийцах, и направленное на закладку фундамента примордиальности в украинской идеологии, больше напоминало тяжелый бред и галлюцинации душевнобольных, а не научные исследования и теоретические программы для подготовки новой государственной элиты и воспитания в духе патриотизма. Бандеровский национализм по своей природе носит исключающий характер, а противоречия, заложенные внутри украинского национализма, в том числе рядом идеологов ХХ столетия между собой, имеют скорее отталкивающий, чем привлекающий характер (подобные противоречия обычно тщательно скрываются нынешними интеллектуалами из числа националистов, хотя основная масса далека от теоретических познаний идей Донцова, Липы, Стецько, Ми
хновского и пр. апологетов украинского национализма).

Кроме того, нужно отметить, что Донбасский регион не подвергался греко-католической экспансии, от которой в свое время пострадала Западная Украина, следовательно, доминирующее положение там занимает Русская православная церковь Московского Патриархата. Небольшие вкрапления еретиков, называющие себя последователями Киевского Патриархата (филаретовцы) и позднейшее распространение униатства, наряду с различными протестантскими течениями не играют существенной роли в формировании умонастроения Луганской и Донецкой областей, а их сторонники и проповедники, как правило, вызывают неприятие.

Итак, мы имеем факт появления нового, уникального и интереснейшего явления — донбасского национализма. При этом он является неотъемлемой частью более широкого русского национализма, так как в его структуру имплементированы такие же основы, какие есть и у русского национализма, выступающего как зонтичный фактор и связующий элемент с Россией, особенно с Южными областями, исторически связанными с Донбассом. И не зависимо от исхода нынешнего геополитического сражения, развернувшегося между Доном и Днепром, очевидно, что донбасский национализм органично входит в русский мир Евразии.