Журналист и писатель А.Ф. Маслов в статье «Лукавство иллюзий или о чем думал Сталин», рассуждает о том, как западная пропаганда с целью развала СССР в 1990-х годах искусно использовала тему Второй мировой войны. И делалось это не только для унижения нашего прошлого, но и для обеления самого себя и получения больших выгод в большой экономике из крови наших предков и их жертвенности.
Вспомним, к примеру, искусственную истерию, развернутую вокруг пакта Риббентропа-Молотова, которая до сих пор активно используется машиной большой боевой пропаганды Запада. Сегодня тема пакта замещается ново-старым хором-ором: какой хороший Запад, и какой плохой большевистко-коммунистический режим, конкретно — сталинский, хотя сама, эта коммунистическая тема, опять же заложена в головы именно Западом, базируясь на его проблемах и интересах, как и тот новый порядок, который он нам нес и который хоть и не по всему списку, но оценен Нюрнбергским процессом.
На ту войну закономерно опираются и российские власти. Прежде всего для реанимации впавшего было в кому навязанной Смуты ключевого государства планеты. Минувшие войны — отражение больших и малых процессов дня, в том числе и нынешнего. Гитлер за наш счет дал обещание «новым арийцам» наделить их жизненным пространством — «хотя бы на сто лет». Демократический Запад также нацелился на наши ресурсы. И, видим по Ираку, североафриканским событиям, не только наши.
Отсутствие сведений по факту военной стратегической доктрины – важнейший фактор начального периода той войны. Но если мы хотим хоть что-то понять в причинах и логике развития событий Великой Отечественной войны (читай – дня сегодняшнего), мы обязаны учитывать и иные чрезвычайно важные обстоятельства, напрямую связанные с созданием этой доктрины и вводом ее в военно-политическую практику. Главнейшее в этих обстоятельствах то, что страна по факту вынужденно вела боевые действия сразу на нескольких и разного масштаба фронтах. Сюда надо добавить то, что военные кампании на двух военных театрах считаются крайне опасными и нежелательными, так как распыление собранных в кулак сил отнюдь не способствует укреплению общегосударственных позиций. По этой же причине конституции крупных государств, склонных к решению возникающих проблем радикальными методами войны, настоятельно рекомендуют избегать такого рода развития событий.
В условиях Союза тридцатых годов это правило, хотя точнее будет говорить о вынужденной и не раз проверенной практикой закономерности, оказалось бессмысленным по целой совокупности открывшихся и скрытых от глаза причин. При оценке сложившихся на мировой военно-политической арене ситуации властям стало очевидным, что наше союзное государство в отражении концентрированного, комплексного германского удара должно обеспечить себе на будущее, на перспективу развития событий, крайне важный, жизненно значимый статус обороняющейся стороны, подвергшейся неспровоцированной агрессии для перспективного обращения общей ситуации в свою пользу и извлечения из нее закономерных выгод. Что и сложилось. Собственно, осознанное формирование этого обстоятельства приносит свои дивиденды вплоть до нынешнего дня. Поэтому-то оно так неудобно для нынешних российских оппонентов, которые всеми силами пытаются его опорочить. Охотное использование услуг перебежчика В. Суворова-Резуна — прямое тому подтверждение. И не только оно.
А тогда, перед началом Второй мировой, лидер государства не раз в своих выступлениях — и перед гражданским активом, и перед военными — говорил о короткой паузе, которой необходимо воспользоваться для укрепления СССР. «Иначе нас сметут», — говорил И.Сталин. А это означает не только подготовку соответствующего настроя в обществе, укрепление позиций экономики и армии по всем секторам, но и доскональное обдумывание, тщательное взвешивание сложившейся на тот отрезок времени ситуации в мире. Что и не могло быть не сделано. И принесло результат.
Задолго до нападения Германии на Польшу советскому руководству было уже понятно, что военное решение возникших противоречий не будет сводиться только к противостоянию по линии СССР-Германия, что оно — всего лишь частность в клубке более сложных проблем системы «вольнорыночного» хозяйствования — троянского коня экономической модели Запада, который не столько с опаской посматривал в сторону «плановых подходов» и самих «научно-коммунистических планов развития событий по Марксу», сколько видел возможность развязывания своих собственных узлов за счет республик Советского Союза и получения максимально возможных экономических выгод в любой ситуации. Поэтому попытка решения этой «германской частности» — только упреждающим, превентивным ударом в направлении Берлина, не имела под собой базы на результат. Наоборот, она была чревата новыми, еще более серьезными осложнениями общей ситуации в отношении СССР. И хотя такой вариант в штабных играх рассматривался и просчитывался — на этот счет достаточно разного рода документальных подтверждений, ставших поводом для больших политических спекуляций периода на всю голову «горбатых перемен», в практическую сферу эти попытки не переводились. Тщательно продуманного опыта короткой войны с Финляндией, и не только его, хватило для выстраивания четкой линии поведения. Больше того, предпринималось все возможное, чтобы на Союз в этом самом плане «превентивности» не пало и тени подозрения. Сталин мог нанести встречный удар, мог отдать приказ о полной боевой готовности, но за тем и другим однозначно маячили либо поражение, либо закономерное перерастание Второй мировой сразу же в Третью. Оставалось только ждать и жестко сдерживать своих же военных, объективно не имевших возможности осознавать и оценивать складывавшуюся в мире ситуацию во всей ее полноте и сложности.
Сегодня уже немалое число аналитиков склоняются к той позиции, что Союзу удалось достичь «эффекта коварности врага» прежде всего за счет осознанных, больше того — демонстративно намеренных военных уступок на начальном этапе боевых действий. Нынешнее осмысление ситуации тяжелейшего сорок первого в деталях и следствиях, все настойчивее подводят именно к такому выводу. Понятно, что такая тактика, такая линия поведения никак не могли афишироваться ни для внутреннего их восприятия, ни, упаси Бог, для внешнего потребления. Поэтому пропаганда издавала совсем другие трубные звуки. Но только такой подход достаточно внятно позволяет объяснить, почему советское руководство, доподлинно зная о неизбежном нападении, дате и даже суточном времени, не только сдерживало армию, но и прилагало усилия к тому, чтобы эта роль «внезапной коварности» была сыграна с достаточной степенью убедительности. Сталин не зря посещал театры. В очередной драматический момент отечественной истории события развивались строго по К.Станиславскому, обосновавшему известные законы театрального искусства. Возможно, исключительно ради крайне важных выгод политической перспективы лидер государства переусердствовал. Но ведь не зря говорится: одно дело оценивать, а совсем другое — предвидеть. Ошибки вполне логичны при ударе тех масштаба, мощи и силы, который пропагандистски «прекраснодушный» Запад, как всегда игравший роль своей особой демократической «продвинутости», обрушил на нашу страну.
К такому подходу все внимательней и настойчивей начинают присматриваться аналитики.
«Чтобы выстоять в Великой Отечественной войне, Сталин осознанно принес в жертву войска Западного особого военного округа и его командующего Павлова, с его же согласия. Анализ общей ситуации, начиная с 1920-х годов, подвел этого же автора к выводу, что «к маю 1941 года руководство СССР было поставлено в отчаянное положение – выбирать между плохим, отвратительным и ужасным вариантом вступления страны в войну». Выбрали плохой, но, как показало время отнюдь не безнадежный. На всякий случай поясню, что гамбит в шахматной игре означает заведомую сдачу пешки с целью успешного проведения всей партии. Огромная часть страны — не пешка, но иного выбора не было. На фоне пережитой «горбатой перестройки» это осознается с достаточной степенью четкости.

Другой автор замечает: «Когда оценивают политику Сталина в 1930-е годы, почему-то (почему? — А.М.) забывают о том, какая была в то время международная обстановка. Между тем многие внутриполитические решения советского руководства напрямую зависели от того, что происходило в мире. Советский Союз подвергался беспрецедентному прессингу на международной арене…, страны «западной демократии», и национал-социалистическая Германия вели в отношении СССР весьма двусмысленную политическую линию, сочетая дипломатическое маневрирование с неприкрытой враждебностью» (В.В.Галин, «Ответный Сталинский удар»). В докладной записке главе советского государства констатировалось: «В настоящее время призывами к антисоветской войне пестрят не только газеты почти всех буржуазных стран, но ими полны выступления влиятельных политических деятелей и представителей делового мира» (М.М.Литвинов, он же Макс Валлах, с 1930 по 1939 год нарком иностранных дел СССР). Далее делался вывод, что роль главного исполнителя европейские «деловые круги» заведомо отводят Германии. Только призывами к крестовому походу против СССР не ограничивались. Французский парфюмерный магнат П. Коти «во имя спасения мировой культуры и цивилизации» — демократии в современной огласовке, готов был, согласно публичному заявлению в статье «Страна красного дьявола», лично пожертвовать 100 миллионов франков. Высказывания на этот же счет У. Черчилля граничили, по замечанию его американского биографа Эмри Хьюза, с психическим заболеванием.
В 1938 году, когда стало очевидным, что Германия готовит оккупацию Чехословакии, руководство СССР предложило последней реальные меры по защите ее суверенности, что позволяло обрубить корни большой войны. Но для этого требовался проход для войск через Румынию и Польшу. И что услышали в ответ? 22 мая 1938 года польский посол Лукасевич заявил министру иностранных дел Франции: «Русские — наши злейшие враги. Если потребуется, мы силой будем противостоять любому проникновению русских на нашу территорию и даже любому пролету русских самолетов…». Эту мысль в беседе с советским коллегой развил польский журналист с популярной и в Польше, и на Украине фамилией Свенцицкий (явно не автор польского текста «Варшавянки» В. Свенцицкий): «Мы никогда не пустим ваши войска на свою территорию. Никогда, зачем бы и с чем бы они к нам ни шли!» Уместность пафоса вскоре проверила практика. И что можно было ожидать от советского правительства после таких заявлений и практических действий? Кому нужен массовый противник, который априори применит оружие против тебя? Это к тому, что ответ на катыньскую трагедию под Смоленском нужно искать в Польше, а не на стороне. И пока этого не будет, круги от нее будут лишь умножаться. Так всегда и получается: одни пропагандируют себя, привлекая сторонников, а за «базар» отвечают другие.
Но речь о настроениях, окутывавших СССР. В согласии с ними в сорок первом был принят сценарий, в котором старательно и жестко формировался вид страны, руководство которой играло роль слепого на паперти. Оно старательно делало вид, будто бы ничего особого не видит, что государство надежным образом прикрыто лукавым для обеих сторон Договором о ненападении. Это всегда и всеми осознавалось, как и то, что попытка обернуть потенциально возможного противника в союзника попросту провалилась. В мире политики очень больших экономических интересов категории добрососедского мира, договоров и обязательств срабатывают далеко не всегда, даже если под них подводятся немалые преференции. Речь об активном военном сотрудничестве с гитлеровской Германией в довоенный период.
И тогда, и сегодня принять это сложно. Но страна уже в тридцатых годах стала на грань жизни и смерти. У нее попросту не было выбора. Но был шанс, и его использовали. Поэтому офицеров вызывающе отправляли в отпуска, войска именно Западного направления демонстративно выводили в летние учебные лагеря, боевую технику запирали в ангарах, авиации и войскам ПВО строжайшим образом предписывалось «не поддаваться на провокации». Детали хорошо известны. И это происходило в государстве, населению которого от мала до велика было уже понятно, что война на пороге, что она неминуема. Единственное, чего оно не представляло и не могла представить, так это масштаба трагедии и степени личной к ней причастности. Каждого. Впрочем, и тонкостей тех условий, которыми Союз был обставлен к июню сорок первого.
Реакция на подход в таком ключе оказалась вполне предсказуемой, вылившись с безапелляционные заявления типа: «Вот бред так бред! Автор сам хоть вдумывается, что несет?». Или «Все бред. Зачем он здесь?» Но прочно вбитые в массовое сознание «нужные» информационные матрицы и не могут одномоментно принять иного вида. Слишком долго и тщательно их вколачивали в сознание. Тем более в период, когда осмысление относительно недавнего прошлого все еще не завершено. И по целому ряду причин настоящего не может быть завершено, поскольку все еще является условием больших политических игр.
Но если бы потери первого этапа войны оказались не столь велики и ужасаемо драматичны, а иными они быть не могли, то эта «ошибка Сталина» сегодня воспринималась бы как «гениальный ход» советского руководства, как наглядная, если использовать словесно-пропагандистские кальки того времени, его мудрость, которую крайне трудно было бы поколебать в последующие годы. Но сознательными потерями начального периода той войны руководство страны оплатило то очевидное обстоятельство, чтобы будущие союзники СССР таковыми стали в процессе развития событий. Пример результата классического парадоксального мышления на высшем государственном уровне, чего не было у иных лидеров государства последующего периода. Итог известен. И отнюдь не напрасными и вовсе не бессмысленными жертвами начального периода была выиграна война дипломатическая, а за ней и вся кампания. Сорок первый мог быть иным, но это вовсе не означает, что вся война оказалась бы менее жертвенной. Скорее, наоборот. Так что Суворов-Резун ошибается в главном — в мотивации власти, выдавая следствие за причину. Впрочем, точнее говорить о подтасовках в оценках событий.
Заметим в этой же связи, что этой самой пресловутой «внезапности» не было и в помине на особо важных направлениях. Долгое время эту выпадавшую из общего ряда событий «странность» относили к военной предусмотрительности конкретно поименованного командования на конкретных направлениях. Речь, в частности, о Балтийском театре военных действий, где нападение было встречено во всеоружии. На северо-западном направлении, крайне важном для гитлеровцев, боевые действия велись в пределах приграничной полосы. И за нее так и не вышли. Это также подводит к мысли, что высшие эшелоны армии и флота отнюдь не были всевидящими аналитиками, способными оценить сложнейшую ситуацию вовсе не локального масштаба, а заранее получили четкую информацию об условиях игры и применяемой тактике. Если в чем и просчитались, то, повторюсь, в силе концентрированного удара и переоценили уровень опыта и подготовки собственного офицерского состава, к тому же изрядного запуганного разборками жестко подавленной попытки очень не к месту и времени заявившего о себе, в частности, «переворота Тухачевского». Впрочем, для дергающих за веревочки кукловодов мировой «закулисы» очень может быть даже к месту и в нужный момент. Как и тот же Чернобыльский взрыв в канун откровенно криминального переворота 1990-х. Н.Хрущев по скудоумию, закономерному для малообразованной, амбициозно-услужливой административной выскочки, но скорее ради собственных политических выгод, отнес имевшее место событие с его так и не проясненной до конца международной подоплекой к «необоснованным» репрессиям против «народа и армии — в сложнейший период грядущей войны». Со всеми вытекающими из такого «волюнтаристского подхода» выводами. И, по сути, широко открыл ворота пропагандистской войне против собственной страны. Прямое следствие мстительных амбиций, пробелов и недостатков системного образования, а также начетничества, искусственно привитого низовому управленческому уровню, сохраняющему эту свою «базу» вплоть до уровней высшей элиты государства, что в конечном итоге предопределило судьбу — и государства, и Хрущева.
Так что неслучайно, хотя и неожиданно — к перипетиям собственной судьбы — писатель и аналитик В. Карпов дает событиям тех лет и их логике уже давно непривычную для нескольких поколений страны трактовку. Заговор с целью насильственного захвата власти в стране был реальностью, а вовсе не следствием диктаторского сумасбродства, и за участие в нем, осознанное или невольное, последовало закономерное наказание. Его жесткость продиктована условиями, сложившимися в отношении СССР. По сути, писатель заявил то же самое, о чем мы тоже ведем здесь речь. Было бы желание видеть. Но в продолжающихся и ныне политических разборках с их очевидной целью упрочения крайне шатких позиций властвующих группировок это самое желание видеть отнюдь не возникает.
Тем не менее сегодня этот самый фактор вынужденной намеренности в трагических событиях начального периода Великой Отечественной воспринимается уже как достаточно очевидный. Войну ждали, к ней более чем серьезным образом готовились и хорошо понимали, что страну и ее народ ожидает кровавое испытание. Но при этом учитывался, прежде всего, геополитический фактор, чтобы ни говорилось властью в этот период времени о самой геополитике, пространственно-временная составляющая, морально-политическая ситуация в стране, еще не залечившей раны Первой мировой и по факту навязанной извне гражданской войны, опыт собственных боевых действий, технологические возможности, ресурсы, боевые возможности самого пространственно-временного фактора. То есть анализировалась в деталях общая раскладка сил как внутри Союза, так и за ее пределами. Ошибки в сложных расчетах — закономерность, но общий итог подтвердил верность именно такого подхода как прямого следствия жесточайших условий вынужденной военной игры. А войны, тем более такого масштаба — это всегда игра, от правил и условий которой не было возможности отказаться еще на протяжении более чем полувека после ее завершения. Не можем этого сделать даже сегодня.
Это один фронт той войны — условно скажем, сугубо германский, хотя это и не совсем так.
В оценках происходившего в этот отрезок времени нельзя не видеть и того, что был еще и фронт общеевропейский, нацеленный своими изначальными стратегическими планами на разгром Союза. Все подмятые Гитлером страны тем или иным образом участвовали в боевых действиях Германии, частично включая и государства СССР тоже. Если не прямыми действиями немалой части своих граждан на фронтах, хотя было и такое — вспомним для примера те же «Галичину», Туркестанский легион, РОА и так далее, то однозначно своими ресурсами, попавшими в распоряжение противника. Ведь «под немцем» оказалась третья часть страны и «он» распорядился этим ресурсом в собственных интересах. Иного и не ожидалось…
Продолжение следует.